БЛОГИ

Пантый: бараки в тайге

Пантый: бараки в тайге

Яренск в тридцатые годы прошлого столетия служил всего лишь пересылочной базой для поступавших в район спецпереселенцев. Тут им, прошагавшим по льду Вычегды больше двухсот километров или привезенным в тесном трюме баржи, давали чуть передохнуть, и, выдав на дорогу сухой паек, гнали все дальше и дальше.

Попробуем и мы с вами, если уж не прошагать, то хотя бы проехать на машине этим скорбным путем, назад по которому вернулись далеко не многие. А для этого нам потребуется километров шестьдесят по грунтовой дороге доехать до поселка Очея, и оттуда еще километров двадцать по старой лесной дороге укатить в давно уже нежилой поселок Пантый. Дорога неблизкая, но и ближе такие поселки не строили.

Место, где стоял в прошлом веке этот поселок, вполне могло бы играть роль мемориального комплекса в память жертв политических репрессий сталинских времен. Это был самый крупный в Ленском районе поселок, возведенный руками так называемых «кулаков», или спецпереселенцев, у которых в 1930 году отобрали все имущество и выслали в глухую тайгу.

Строительство поселка началось 5 апреля 1930 года силами спецпереселенцев, их пригнали пешим этапом из пересылочного лагеря Макариха, который находился неподалеку от города Котлас. Начальник строительства Журавлев в докладной записке от 10 апреля подводил итоги первых дней: «Работает на строительстве 196 человек. 5-6 апреля произведена расчистка и проминка дороги от места постройки до леса на расстоянии 2 км».

Жительница Яренска Мария Игнатьевна Прилуцкая рассказывала: «Мне двадцать лет было, поэтому меня тоже погнали. Мы шли по реке Вычегда, дорога проходила прямо по льду. В марте уже таяло крепко, снежница, ноги все в воде. Сапоги разорвались у меня, ноги сырые были, очень сильно мёрзли. Я едва добрела.

Народу шло очень много, по два человека в ряд – мы на целый километр, наверное, растянулись. Много народу гнали. Всех, которых привезли и кто работать мог, гнали сюда.

Километров по тридцать, по сорок проходили за день. Ночевали в деревнях, были избы приготовлены для ночлега. Заранее ехал милиционер верхом и говорил:

Не пускайте, не пускайте их в свои дома, это звери, убийцы идут.
А мы как останемся ночевать, молодежь как познакомится с нами, так не отпускает: оставайтесь с нами, понимаете? Так прямо плачут, кто молоко несут, кто что. Ой, как встречали, прямо не знаю. Очень хороший народ здесь, на Севере, такой душевный был.

Болели в пути некоторые, мне тоже плохо стало дорогой. Так те, что шли со мной, под руки меня довели до деревни. А пришли в деревню, молока купили, вскипятили и напоили:

– Как-нибудь крепись, где ж ты останешься?

И так назавтра дошла. До Яренска.

Были конвойные, но они к нам нормально относились. У нас всё была молодежь, послушная, никто не задирался и ничего такого вредного не делал. К чему они будут придираться? Милиция и НКВД здесь лучше к нам относилась, чем свои же, палочники. Такие, знаете, каких покупали за буханку хлеба. А милиция, НКВД хорошо относились, не было никаких грубостей, издевательств, ничего. Потому что люди-то были очень покорные, никто никакого сопротивления не оказывал, ничего вредного никто не делал. Шли послушно.

Ничем не кормили в дороге. Так у кого какая копейка была припасена, купит молока в деревне. Или кто из местных жителей что-то давал.

В Яренск мы пришли первого апреля. В бане нас вымыли, по два ковшичка горячей водички выдали на человека. Переночевали, а назавтра погнали в Пантый. Пантый – сорок пять километров отсюда. Хлеба дали на дорогу, пятьсот грамм на день.

За день дошли в Пантый. Вечером поздно уже идём, темно. И думаем: когда ж тут деревня покажется. Смотрим: огонек один, как из-под земли. Вот тебе и деревня! Конторка только одна стояла, потому что там раньше лесозаготовку вели местные колхозники. А для нас были шалаши построены. Просто вот такой шалаш, как у охотника: поставлены палки и накрыты елочками.

Как только пришли в Пантый, начали строительство посёлка около конторы. А километрах в трёх от неё, вверх по Яреньге, другой посёлок за­кладывали. Раскапывали туда дорогу, вот такой глубины снег был. Стали раскапывать от снега квадраты для бараков, а потом начали лес рубить. Сначала на лошади его возили, потом всё растаяло, мы на себе бревна таскали из лесу. И так – до весны.

Сплав леса начался, нас туда отправили. Два дня и три ночи с катища нас не отпускали, работали без отдыху. Бывало, так устанем, что сядем одна к одной, вздремнем. Десятник увидит, летит к нам с руганью:

– Эй, давай поднимайся, вставай!

Мы опять встаём. Скатываем. Тяжело было очень, знаете, да ещё без привычки. Но терпение и сила откуда-то брались.

Первое время в таких шалашах жили, очень холодно было. Потом барак построили, тоже мало лучше: нары сделаны сырые, в чём работаешь, в том и спать ложись. Ни бани, ни сушилки, вся одежда на себе сохла.

Мы всё лето там прожили. Посёлок строили, дорогу проводили до Яренска, мосты делали».

Но темпы строительства заметно отставали от запланированных. «Среди переселенцев ощущается недостаток обуви и, главным образом, починочного кожевенного материала, – говорилось в другой докладной за­писке, – так же ощущается недостаток в мануфактуре. Из-за неимения обуви часть спецпереселенцев не работает,  для изменения этого явления высланы на участки лапти... Из опросов пе­реселенцев выяснилось, что основным мотивом медлительности работы является недостаточность норм питания, установленных для переселенцев».

Вот каким виделось возведение поселка еще одному участнику строительства Ядвине  Брониславовне Кураго из поселка Урдома: «...в Пантый пришли: ну совсем ничего, один барак только и стоял посредине леса. Мы еще успели в тот барак, а после нас партии пригоняли, они уже для себя «зеленые бараки» делали – шалаши из еловых, веток прямо на снегу устанавливали.

Еще солнце не взошло, уже ходят, кричат: подъем! Ни лошадей, ни машин никаких, все вручную. Нарубим лес, а потом человек десять или пятнадцать за бревно возьмемся и тянем на стройку из леса. Все вместе, и мужчины, и женщины, все, кто мог.

Много народу, конечно, и болело, и помирало. В Пантах по лесу пойдешь – по просекам лежали покойники. Как не погибали, работа тяжелая, незнакомая. Никакой столовой не было. Давали 10 граммов сахару, 30 - рыбы, 75 - крупы. Картошки не было. И 500 граммов хлеба. Это на день на человека. Если проштрафился, что-то сделал не так – триста граммов хлеба безо всяких продуктов. И то не всегда попадали эти триста граммов: хлеба часто не было, сухарями заменяли».

С приближением навигации и переброски в район основной массы переселенцев обстановка  в строительстве поселков в районе складывалась катастрофическая. В материалах, подготовленных для совещания в райкоме партии и райисполкоме, которое состоялось в июне-июле 1930 года, был дан анализ строительных работ. Для размещения 2500 семей переселенцев  к 1 сентября 1930 года было необходимо возвести в районе 284 жилых барака и 87 прочих построек (школы, больницы, бани). Ко времени проведения совещания в переселенческих поселках возводилось 14 домов 6-тиквартирных и 4 –10-тиквартирных, всего на 120 семей.

А в район  продолжали прибывать новые партии спецпереселенцев. По состоянию на 11 февраля 1931 года в Пантые находился 1071 человек, в том числе 493 трудоспособных и 277 детей. Несмотря на крайнюю скученность и вспыхнувшую эпидемию сыпного тифа, в районе посчитали возможным за счет уплотненного заселения разместить еще тысячу вновь прибывших переселенцев, 300 человек было направлено в Пантый. Однако прибывших оказалось значительно больше: на 23 марта 1931 года в поселке проживало 1450 человек. 

Скученность переселенцев и урезанные нормы питания уже в первые месяцы лета 1930 года вызывали эпидемические болезни. Вспышки заболеваний сыпным тифом наблюдались и в последующие годы.

Вспоминает Мария Игнатьевна Прилуцкая: «Ни бани, ни сушилки – нары сделаны сырые, в чём работаешь, в том и ло­жись. И сразу же, в первую же зиму – тиф сыпной. Вшей было, так это ужас, хоть лопатой греби. Народу много умирало, и на дороге, и в лесу мертвые люди лежали, и убирать некому было.

А кормили: паек дадут, санитарка паек получит, в ведре сварит там пойло такое, знаете, рыбки кусочек да пшена немного бросит.

Пошла я работать в лес. Наши вальщики были пожилые мужики. Свалили бревно, говорят:

– Что ты, девка, на тебе лица нет. Иди, говорят, погрейся.

У них костер, я пришла к костру, у меня рукавичка теплая упала, я даже не чувствую. Была перчатка. Я стащила ее, а у меня эта рука даже блестела, так пальцы замерзли. Они как ста­ли растирать, я сознание потеряла.

А что делать, им нельзя работу оставлять. Они взяли меня, на  это место, где бревно привязывают, на колоду, привязали. И пустили лошадь. Лошадь пошла, в конюшню пришла. А конюх-то рассказывал:

– Я вышел, говорит, смотрю, женщина привязана. Думал, что мертвая. Нет, смотрю, живая. Затащил в барак.

А вечером приехал фельдшер с поселка. На поселке был даже не фельдшер, а ветеринар. У всех тиф, а он одно говорит:

– Грипп, воспаление легких, грипп, воспаление легких...».

 Согласно временной инструкции о поселковых комендатурах в местах поселения водворяемых на жительство в Северном крае переселенцев-кулаков, принятой 23 июня 1930 года, комендант являлся высшим должностным лицом на территории посёлка. В его права входило не только регулировать внутренний порядок в поселке и руководить действиями милиции, но и разрешать возникающие среди населения поселка вопросы и конфликты, налагать дисциплинарные взыскания на переселенцев-кулаков за нарушение правил внутреннего распорядка.

Практически ничем и никем неограниченная власть в поселке нередко оборачивалась самым настоящим террором в отношении спецпереселенцев. Большой грамотностью коменданты не отличались. Зато дисциплину поддерживали порой самыми жестокими методами, прекрасно понимая, что те, кто находится в их власти, отпора не даст и жаловаться вряд ли побежит – некуда да и некому. Понятно, что у большинства спецпереселенцев остались о власти поселковой не самые хорошие воспоминания.

Самым распространенным наказанием в спецпоселках была «холод­ная»: человека зимой запирали на несколько суток в неотапливаемом поме­щении и держали в полуголодном состоянии.

Было и более суровое наказание. Один из пантыйских жителей М. Ф. Шишло был свидетелем того, как неподалеку от посёлка комендант Вельпорт повез провинившегося спецпереселенца купать: вывез на середину реки и спихнул в воду. Дело было поздней осенью, на реке уже плыла ледяная каша.

Поблизости оказалась экспедиция москвичей, они увидели такое «купание», закричали и стали из ружей стрелять в воздух. Комендант понял, что это люди посторонние и не находятся в его власти, испугался, поплыл на лодке к берегу и заперся в своей комендатуре.

Москвичи заставили его открыть дверь, забрали его и увезли сначала з свой лагерь, а потом в Яренск.

Почти две недели посёлок жил без коменданта, только потом из Яренска прислали нового.

В 1932 году начальник строительства дороги Вендинга-Чёрва Павел Михайлович Крюков был убит в бане лесного поселка Пантый. Поселковый фельдшер зафиксировал смерть от паралича, однако вскоре после этого один из очевидцев поведал всё, как было на самом деле.

Умер он не сам, а был убит комендантом посёлка Пантый. Крюков увидал, как тот издевался над семнадцатилетней девушкой: держал ее за косу и «полоскал» голову в проруби. Павел Михайлович вступился за девушку, пригрозил коменданту, что так этого дела не оставит. А вечером, после этого случая его нашли в бане мертвым.

Прибывшие из Архангельска специалисты провели эксгумацию трупа и определили, что умер Крюков из-за того, что ему отбили все легкие.

Чувство голода и страх жили и последующих поколениях жителей поселка. Вспоминает Виктория Францовна Волкова: «Отец по состоянию здоровья не мог работать на лесозаготовках, а только там можно было больше хлеба заработать. Он же был конюхом, мать – санитарка в местной больничке. Получали по двести граммов хлеба.

Мы с сестрой ещё совсем маленькими были. Однажды дома совсем есть было нечего, услышала, как отец сказал про нас кому-то в сердцах: так что мне теперь задушить их своими руками, раз с голоду пухнут?

Голод был, голод… Помню соседскую девочку, её весной выносили на завалинку, к
солнышку. Она от голода была настолько опухшая, что коленки у неё все потресканы. Мама у меня, добрейшей души человек, последнюю картошину из дому к ней несла.

Но все равно больше запомнился страх...

Уже в школу ходила, сидела за кухонным столом с книжкой в руках: нужно было к уроку выучить стихотворение Некрасова «Железная дорога». Для того, чтобы лучше запомнилось, читала вслух.

Дошла до строчек «А по бокам-то все косточки русские, знаешь ли, Ванечка...». Окончить не успела, услышала грозный окрик отца. Подняла голову, увидела враз побледневшее лицо отца. Он книгу из детских рук выхватил:

– Замолчи сейчас же! И чтоб я от тебя больше таких слов не слышал…».

В первый год войны спецпереселенцев, относя их к «врагам народа», на фронт не брали. Однако уже начиная с 1942 года, уходили воевать и они. Предателей среди них не было, и воевали как все, и гибли как все. Два брата Манчинских стали солдатами, младший, Антон, погиб в 1943-м, ему не было и двадцати лет, старший, Иосиф, участвовал в штурме Берлина, он не дожил до Победы всего несколько дней.

В мае 1932 года в Пантые был образован неуставной колхоз «Новый путь», который просуществовал до 1952 года. В поселке был создан лесопункт по заготовке древесины, в конце 1960-х годов он был закрыт. А вскоре опустел и Пантый, часть жителей уехала на родину, остальные переехали из поселка в новый поселок Очея.

Ист.: Боль памяти. Спецпереселенцы Ленского района в 1930-1950-х годах: история, судьбы. Яренск. 2009.